Добро пожаловать в мир, Малышка! - Страница 70

К оглавлению

— Да, очень. Но не забывай, я была совсем молоденькой и мне не довелось узнать ее как следует.

— А тетя Элнер?

— Тетя Элнер, наверное, расскажет тебе больше, чем я. Можем с ней поговорить, если хочешь.

— Да, я бы хотела.

Сразу после завтрака они снова звонили в дверь тети Элнер.

— Тетя Элнер, мне интересно, не помните ли вы что-нибудь о моей матери.

Норма объяснила:

— Я рассказала Малышке все, что помнила.

— Так, милая, дай-ка мне усесться поудобней да напрячь мозги… Господи, ну и давненько же это было, правда? Но я, разумеется, помню. Помню день, когда она сюда приехала; ты была совсем крошкой. Мы вышли к станции встретить жену Джина. Он писал, что она красивая, но мы и не представляли, что настолько красивая. Стоим мы все, значит, встречаем, и выходит из поезда это создание небесной красоты. Мы просто глазам не поверили. Она будто сошла с обложки журнала. На ней было шерстяное платье цвета морской волны, высокая прическа и беретик таблеткой, надетый набекрень. О, она была модницей, раньше я таких и не встречала. Нет, скажем так: ничего подобного Элмвуд-Спрингс не видывал. Прекрасные рыжие волосы, белая кожа сливочного цвета, зеленые глаза, — у тебя глаза Джина, но фигура мамина. Она была высокой, и я помню, как она держалась — как королева. — Тетя Элнер хмыкнула. — Честно говоря, я была смущена: мы стояли перед ней — ее новая семья, и я, такая большая и толстая, в домашнем платье, которое сама и сшила, и старых черных ботинках со шнурками, хотелось просто сквозь землю провалиться. Но нам всем не терпелось увидеть тебя. А увидев, мы все растаяли, и благодаря тебе лед был сломан. Не оставалось сомнений, что ты дочка Джина: те же светлые волосы и большие голубые глаза. Она нарядила тебя очаровательно — розовое платьишко с кружевами и розовый бант, повязанный вокруг головы. Ты была похожа на куклу, какие Норма получила в подарок на Рождество, правда, Норма?

— Да, ты была милашка.

Дена спросила:

— А она?

— Прежде всего, она была очень застенчивая, никому не позволяла себя фотографировать. Я говорила: ты такая красавица, как же не сфотографироваться, но она ни в какую.

— Моя мама не казалась… ну, недружелюбной, что ли?

— Ой, нет, она была очень милой, так мягко разговаривала, разве что немного… замкнутая, так ведь, Норма?

— Да, думаю, можно и так сказать. Но очень дружелюбная при этом, заметь.

Тетя Элнер согласилась.

— Да, очень дружелюбная и милая, и сразу видно, не из тех ветреных девушек, которых некоторые парни привезли домой. Твоя мама была не только красивая, но еще и утонченная, прекрасно говорила и писала великолепным почерком. Очень образованная, из хорошей семьи, но она о родных никогда не говорила, а мы не спрашивали. Мы не хотели бередить ей раны, думали, если захочет, сама расскажет. После того как вся ее семья погибла в пожаре, еще и Джина потерять… Не понимаю, как она такое пережила. Правда, Норма?

— Да. Я думала, она об этом захочет поговорить, но она ни разу не заговорила за все время, пока тут жила.

— Наверное, ей было ужасно тяжело: молодая девушка, совершенно одна в этом мире, ни единой родной души в живых не осталось. Не знаю, как она выдержала, но бесследно это явно не прошло, она всегда казалась печальной.

— Я читала в «Ридерс дайджест», что человек, переживший трагедию, всю жизнь несет на себе вину за то, что он единственный выжил, — сказала Норма. — Надо было ей обратиться за помощью. Но тогда ничего такого не было, это теперь все проще простого. Она всегда была нервной, да, тетя Элнер?

— Не то чтобы нервной, я бы по-другому сказала — немного встревоженной. Оглядывалась все время, как будто ее что-то беспокоило. Отшатывалась от любого веселья, развлечений. Ты была ее единственная отрада, только при взгляде на тебя у нее глаза начинали светиться. Она не показывала чувств. Не плакала. По крайней мере, из нас никто этого не видел. Устроилась работать и ходила каждый день на работу, а по вечерам с тобой играла. Ни за чем другим она не выходила, ни с кем ее не видели. А в один прекрасный день, тебе было года четыре, вдруг взяла и уехала. Собрала вещички, забрала тебя из детского сада — и адью. Сказала, что хочет найти работу получше, а в Элмвуд-Спрингс ничего нет подходящего. Просто уехала и не вернулась. Бедные твои дедушка с бабушкой, это разбило им сердце.

— Вы не встречали каких-нибудь ее знакомых? — спросила Дена. — К ней вообще кто-нибудь приходил?

Тетя Элнер задумалась.

— Нет… никогда. Никто тогда к ней не приходил, кроме одного итальянца.

Норма взглянула на тетю Элнер:

— Итальянца? Вы мне не рассказывали ни о каких итальянцах.

— Я забыла. Думаю, это был итальянец… или грек, а то и еще какой другой иностранец. Я видела его только через дверь с москитной сеткой, у него были прилизанные волосы. Он поднялся на крыльцо, постучал и спросил, здесь ли живет твоя мать, и Грета пошла позвать ее. Надо вам сказать, она не слишком ему обрадовалась, даже не пригласила войти. У твоей матери были безукоризненные манеры, но, едва увидев, она сразу увела его подальше от дома. Я сидела в гостиной и не могла удержаться, чтобы не подсматривать. Твоя мама явно была не рада, что он появился. Как будто сердилась на него. Не знаю, что уж она ему говорила, но, видать, прогнала, потому что минут через десять он ушел. Когда она вернулась в дом, было видно, что она расстроена, у нее все лицо горело.

Норма поразилась:

— И она так и не сказала, кто это был?

— Нет.

— А вы не спрашивали?

— Нет, Норма, я не сую нос в чужую жизнь. Что было, то прошло, всегда говорю я в таких случаях.