Добро пожаловать в мир, Малышка! - Страница 75

— Пятьдесят лет. Долго.

— Да, но не забывай, я очень рано начал. Сначала работал на крошечной радиостанции в Сиднее, штат Айова.

Внезапно Говард остановился, сделал ей знак молчать и кивнул на олениху с олененком на другом конце луга. Животные замерли, глядя на людей, и вдруг сорвались с места и исчезли среди деревьев.

Дена была поражена:

— Ух ты! Здесь много оленей?

— Да, наведываются. Мы на заднем дворе положили для них кусок каменной соли. Однажды пришло сразу двадцать пять штук.

— Никогда не видела их на воле.

— Ты же вроде бы девушка из провинции.

— Да нет, не совсем. Росла в основном в больших городах, в многоквартирных домах. Мама работала в магазинах.

— Понятно. Что ж, надо тебе сюда почаще наведываться, румянец этим щечкам не помешает. — Они двинулись дальше. — Знаешь, мир прошел длинный путь от этих маленьких радиостанций до наших дней. Телевидение. Господи, помню, как начиналась эта чертова штука. — Он отодвинул ветку, пропуская Дену. — Мы с Мирроу чуть не умерли от восторга. Черт, как мы были наивны, думали, оно принесет просвещение всем людям на планете, спасет человечество от невежества, остановит все войны. Я рад, что он не дожил, что не видит, что происходит. И боюсь, будет только хуже. — Говард хмыкнул. — На пенсии я понял еще кое-что про телевидение, чего раньше не знал. Выступать по нему гораздо легче, чем его смотреть.

Они подошли к ручью. Вода была такой чистой, что круглые и гладкие желто-коричневые голыши лежали будто под стеклом. Говард вынул из кармана складной стаканчик, зачерпнул воды и протянул Дене:

— Я хочу, чтобы ты попробовала.

— Что, прямо из ручья?

— Да, она очень чистая. Попробуй.

Дена сделала глоток. Вода была ледяная, ничего вкуснее она в жизни не пила.

— Замечательно.

— Правда? Ли говорит, надо набирать ее в бутылки.

— Она права.

Они подошли к бревну, но Дена медлила садиться.

— А змей тут нет?

— Нет. Ты в самом деле городская девочка, да? Змеи зимой впадают в спячку.

— Я не сяду на нее, не разбужу?

— Нет, ты в полной безопасности.

Они посидели, послушали пение ручья.

— У нас была маленькая ферма в десяти милях от города, и отец говорил: «Как только человек отрывается от природы, он попадает в неприятности». Разумеется, он был прав, но в то время я этого не понимал. Тогда я считал его старомодным, консервативным чудаком, глупым, неотесанным мужланом. Мне не терпелось стряхнуть с ботинок пыль глубинки и рвануть в большой город. Увидеть мир, стать знаменитым. Но когда я здесь, я каждый день о нем думаю. И понимаю, что у моего старика, который, казалось бы, ничего из себя не представлял, была жизнь, о какой только может мечтать человек. Он не был жесток ни с одной живой душой, поднимал детей, любил жену и обрабатывал землю.

Говард погрузился в воспоминания:

— Он о себе много не рассказывал. Но сразу после Пирл-Харбора я приехал домой погостить, прежде чем опять отправиться воевать, и мы с ним пошли прогуляться за ферму. Заговорили про войну, и он рассказал мне такое, чего я не знал, — это случилось с ним в Первую мировую. Однажды ночью он сидел в траншее один, ждал, когда его сменят, и вдруг услышал какой-то звук и увидел ползущего к нему немецкого солдата. Он сказал, что, увидев немецкую форму, так испугался, что закрыл глаза и нажал на спусковой крючок. В следующий миг парень свалился прямо ему на голову. Он попал ему в шею. Папа сказал, это был просто мальчик, лет шестнадцати-семнадцати, не старше, и напуган был не меньше, чем он сам. Мой старик просидел с ним всю ночь, пока мальчик не истек кровью, и ничего не мог сделать, только держать за руку и пытаться успокоить.

Они не понимали один другого, но проговорили всю ночь. Единственное, что ему удалось понять, это что мальчика звали Вилли. И перед самым рассветом мальчик позвал маму и умер, держа моего старика за руку. Тогда впервые я видел, как он плачет. Он оплакивал какого-то мальчишку, которого убил больше двадцати лет назад. Но… я был так возбужден, полон энтузиазма и желания попасть на войну, что ни о чем другом не мог думать и спросил только, получил ли он медаль за то, что убил немца. Он сказал: да, получил медаль, но первое, что он сделал, сев на корабль, плывущий к дому, это выбросил ее за борт. Он сказал: в войне нет героев, есть только выжившие. В то время я не понимал, о чем он толкует, пока сам не увидел всех прелестей войны. И много лет спустя, когда он умирал, — он пролежал несколько дней в коме, — я сидел у его постели и держал за руку, и вдруг он открыл глаза и улыбнулся мне. Он сказал: «Привет, Вилли». Думаю, он увидел того немецкого мальчика.

— Правда? Вы правда так думаете?

Говард подобрал камешек, посмотрел на него.

— Наверняка не знаю, но когда слышишь все эти рассказы про смерть, про то, что люди видят… Может, он просто думал об этом парнишке. Но, решив, что видит его, мой старик ушел с миром.

Говард посмотрел на часы:

— Пойдем-ка назад потихоньку. Ли три дня от плиты не отходит, и, если мы опоздаем, она меня убьет.

— А здорово было бы, если бы мы и в самом деле после смерти встречали близких людей? Моего папу убили до того, как я появилась на свет. Это был бы шанс с ним познакомиться. У меня-то есть его фотографии, но он понятия не имеет, какая я. Может, и не узнал бы, увидев. Или я бы оказалась для него чужой.

Говард улыбнулся:

— Ну, раз уж речь зашла об отцах, я уверен, что твой бы тобой очень гордился.

Когда они почти дошли до дома, Дена сказала:

— Спасибо, что все мне показали… Это просто замечательно. В Нью-Йорке забываешь, что где-то есть совершенно другой мир, в каких-то двух часах езды. Сам воздух другой. Что это такое — так чудесно пахнет?